автор: Ю.А. Бугров.

Впервые увидел я Евгения Ивановича случайно и мимолетно в редакции «Молодой гвардии», видимо, в 1972 году. Затем поближе и дольше в 1973 году

Е.И. НОСОВ (15.01.1925, с. Толмачево, Курская губ. -12.06.2002, Курск) -писатель, лауреат Государственной премии и премии им. М. Шолохова, Герой Социалистического Труда, почетный гражданин г. Курска

Е.И. Носов. Фото Н. Придворова. 1979 г.

на областном семинаре молодых писателей, точнее, на банкете, после успешного завершения этого ристалища литераторов, жаждавших писательской славы.

Работал я тогда инженером на заводе «прибор», сотрудничал в многотиражке «Звезда», печатал стихи, не ахти какие. Редактор А.Л. Мерман требовал, чтобы в них звучала производственная тема. И хотя рука с пером тянулась к бумаге, но производственная тема выходила настолько корявой, что было неловко за такое свое творчество, но Анатолий Львович их печатал. В 1973 году при многотиражке было создано литературное объединение, и меня выбрали его председателем. Как председателя меня и послали на семинар молодых талантов, просто посмотреть, окунуться в атмосферу литературной жизни, позаимствовать какой-то опыт работы с начинающими.

Секция поэзии работала в актовом зале на третьем этаже Дома книги. Поэтов было представлено достаточно много. Помню Каплицкую, кажется из Фатежа, А. Селезнева из Льгова, М. Саницкого из Рыльска, Л. Звягинцева. Я был гостем, не участником, но попросился выступить со своими стихами, отнюдь не на производственную тему.

Оценивали творчество Е.И. Полянский, Н.Ю. Корнеев, Юра Першин и Володя Трошин. Семинар подходил к концу. Помню, выступил Радислав Ефимов. Когда он прочитал стихотворение «Хлеб», то Егор Иванович встал из-за стола и сказал:

- Ну, все! Пора закрывать семинар. Это самое лучшее, что я услышал за все время.

Шумно отодвигая стул, вышел из-за стола и пошел в коридор подымить.

Мне все-таки дали слово после Радислава. Начал я со стихотворения «Свадьба»:

«На, бери мою шершавую,
Загрубевшую от топора...».

Читаю громко, волнуюсь, правда, до дрожи в коленках. И вдруг, что такое - Егор Иванович возвращается на свое место...

- Читай еще! Читай другие...

Читаю другие. Одобрение не всех, но чувствуется заинтересованность в моих виршах, особенно у Юры Першина и Вовы Трошина. Да и вожди курской поэзии - Н.Ю. Корнеев и Е.И. Полянский отнеслись ко мне вполне доброжелательно.

Так и я был замечен профессионалами и попал на банкет, где познакомился с Евгением Ивановичем. Если кто-то представит себе чинную выпивку с закуской, сидя за столами с яствами, то здорово ошибется. Была простая выпивка, где каждый ломил себе хлеб руками, хрумкал соленым огурцом, ухватывая круто нарезанную колбасу.

Царила совершенно свободная атмосфера благодушия, какого-то облегчения, радости, словно ты весь день нес на плечах тяжеленную поклажу и вот, слава Богу, она сброшена и ты свободен.

Потом были и еще встречи в Союзе писателей, который размещался тогда на третьем этаже Дома книги.

Стихи я писал с детства. В восемь лет сочинил рифмовку про любовь, навеянную детскою любовью к девочке Люсе, сидевшей со мною за одной партой. Меня засмеяли, и я от стихов отрешился. А тут футбол...любимая игра детства. А потом институт, студенчество, футбол, танцы, девочки и ...стихи вернулись.

Учился я в Ленинграде, пытался печатать стихи в газетах, но удалось удостоиться лишь публикациями в стенной. Она выпускалась ежемесячно, длиной аж в 3 метра и помещалась на стене перед актовым залом нашего института.

Приехав на работу в Курск я отыскал Курское отделение Союза писателей СССР, и Михаил Макарович Колосов стал приглашать меня посещать литературные занятия. Помню одну из встреч зимой 1959 года. Сидел я на диванчике рядом с Надеждой Григорьевой и слушал выступление Николая Юрьевича Корнеева, посвященное жизни и творчеству М.Ю. Лермонтова. Удивило меня тогда то, что Николай Юрьевич без обращения к томику Лермонтова читал и читал без устали его творения, одновременно комментируя их и рассказывая о самом поэте. Это меня так потрясло, что я подумал о себе - какой же я примитив и как же далек от литературы и творчества.

Да и жизнь инженерная, да еще и семейная меня так закрутила, что посещения Союза писателей сошли на нет.

Но стихи я все-таки изредка пописывал, складывая тетрадочки в укромный уголок...

Писал я прозаические миниатюры. Прозу-то мою и заметил бывший военкор А.Л. Мерман, привлек к работе в малотиражке.

Откровенно скажу, что мне нравилось работать над газетными заметками, иногда пикировался с редактором из-за его сокращений текста. Печатал в малотиражке и рассказы и новеллы. Заводским читателям моя работа нравилась, но я понимал, что пишу я слабо. В какой-то момент вдруг ощутил пустоту в душе и писать перестал вовсе. К тому же захватили инженерная работа, командировки, испытания изделий, семья.

Читатель скажет, о чем это он пишет? Судя по заголовку, вроде бы должен писать о замечательном русском писателе Е.И. Носове... Не торопись коза в лес, все волки твои будут. Чтобы написать о ком-либо, надо представить читателю, кто ты есть сам. Вот, кажется, я это уже сделал.

После описанного выше семинара видел я Носова редко, изредка на улице только здоровались, да иной раз в Союзе участвовали в общем разговоре.

В 70-х годах я начал заниматься краеведением, постепенно накопил много материалов о Курске, собирал старые фото и открытки, привлекли меня и некоторые курские времена, а после прочтения книги «Дежкин карагод» просто влюбился в надежду Плевицкую. Ездил много раз в Винниково, помогая тамошнему школьному музею и хранительнице его Лидии Сергеевне Евдокимовой.

А тут еще дружба с Василием Григорьевичем Шуклиным. И его рассказы о прошлом захватили меня. От него я узнал, что в начале века в Курске существовало товарищество курских художников. Надо же! И я написал большой очерк об этом феномене. Для газеты он был слишком велик, а в толстый журнал прорваться было сложно.

Решился обратиться к Евгению Ивановичу. Он тогда был членом редколлегии журнала «Подъем». Думаю, вдруг ему понравится, и он поможет с публикацией. Откровенно говоря, решился на посещение не сразу. Но рискнул...

И вот 21 октября 1982 года я перед дверью квартиры № 17 по ул. Блинова 2, где и живет Евгений Иванович.

После посещения Носова я аккуратненько сделал запись об этой встрече и ничего, не меняя, изложу ее, так как тогда записал.

Стучу в дверь. Открывает мальчик лет 9, видимо внук Евгения Ивановича. Так и есть. Зовет: «дед, к тебе пришли».

Через несколько мгновений появляется из дальних комнат хозяин квартиры. Он в холщовой серой рубашке, выпущенной поверх примерно таких же серых брюк. Одеяние сугубо домашнее.

- Евгений Иванович, можно ли с Вами поговорить? Конечно же напоминаю ему, кто такой перед ним, добавляя - краевед.

- Ну, что ж, пожалуйста. - В голосе его чувствуются отчужденные нотки. Кажется, что не очень рад моему появлению.

- Я разденусь, - говорю я и вешаю пальто на вешалку. Делаю попытку снять башмаки. Евгений Иванович останавливает меня, делает это категорически, и мы проходим в его кабинет. Он говорит: «Это моя мастерская».

Квартира большая, собственно она состоит из соединенных в одну 2-х и 3-х комнатных квартир. Кабинет небольшой, где-то 15-17 кв. м. Окно на запад. Стеллажи с книгами, стол двухтумбовый, кресло, стулья, курильный столик, лежбище, похожее на кушетку, застланное серым одеялом. Над столом - пейзаж: зима, домик со светящимся окном. А еще масло, тоже пейзаж. Фоторепродукцию я видел у Марии Никитичны Семоновой (Они вместе с Е.И. работали в «Молодой гвардии»).

Работа отличная, в стиле лучших из передвижников. Я понял, что это работы Евгения Ивановича, т.к. уже давно знал, что он хороший рисовальщик и иногда работает кистью.

На полках вижу «Русские народные пословицы», том В. Распутина, энциклопедии.

Он пододвигает мне кресло и садится в свое у стола, на котором лежит развернутая «Литературная газета»:

- Я вас от работы оторвал? - извинительным тоном говорю я.

- Нет, я еще вчера сделал все, что намечал. Так что же вы хотите сказать?

Я достаю из портфеля папки со своим краеведческим материалом: папку о Курском союзе поэтов, папку о Бородаевском, о художниках Якименко-Забуге, Валевахине. Показываю материалы папок: записки, фотографии, каталоги, одновременно рассказывая о бедном существовании Курского краеведения.

Когда говорю о Бородаевском, то подчеркиваю, был, мол, дворянин. К тому же поэт-мистик, но тем не менее были у него и народные мотивы. Я читаю четверостишье из его стихотворения:

«Ходит черный при луне
Таракан по балалайке
И играет обо мне,
Обо мне и молодайке».

Носов улыбается:

- Это ничего, что мистик...

Разговор продолжается о поэзии и краеведении, о прозе и художниках.

- Вот стоит сейчас задача, найти положительного героя для нашей литературы. Еду в воскресенье в Москву на пленум Союза и там эти вопросы будут ставиться.

- Но как найти героя, если сейчас его нет. Видимо, надо его выдумать?

- Он есть, этот герой, но он противоречив. Ведь одним «давай - давай» ничего не сделаешь. А найти героя, чтобы действительно соответствовал духу времен, и дела его не закрывались только призывами, вот в этом задача литературы. В свое время родились так называемые «деревенщики», без всяких конкурсов, по велению и зову души и сердца. А вот с помощью различных конкурсов на производственную тему до сих пор не родилось ни одного романа, достойного внимания. А что с краеведением?

- О краеведении сказать что-либо хорошее трудно. Областное начальство никакого внимания этому вопросу не уделяет.

Я вижу, что Евгений Иванович очень заинтересовался моими поисками, собранными материалами, находками. Когда дохожу до репродукции с рисунка Валевахина «Изба, где родилась Н.В. Плевицкая», то писатель говорит:

- Вот, знаете, Юра, моя матушка говорила, что какое-то дальне родство у нас с певицей. Надо будет у нее уточнить.

Я узнаю, что мама Носова жива, домик ее на ул. Ломоносова 37-й по счету. Он показывает на свою акварель, где стоит укутанный в снег домик, и продолжает:

-Таисия Ивановна Архипова, чтоб убедиться в том, что я живу, действительно в таком дряхленьком домике, даже проехала мимо него на «Волге» и, не останавливаясь, из-под руки посмотрела на это сооружение. После чего дали мне квартиру.

Что тут говорить о краеведении. У соседей совсем не так. Там руководство построено по-другому.

Он рассказывает, как просил квартиру для Шаповалова, и не дали, как просил для Сальникова. Дали, но такую, что аж беги из нее, так как прямо под окнами Северная автостанция, сплошной рев и грохот. Связывался Евгений Иванович с белгородским начальством, а те пошли навстречу просьбе, выделили Шаповалову 4-х комнатную квартиру в центре Белгорода.

Говорит о Василии Алехине, называя его жизнь подвигом.

- Столетие Толстого! Это же фарс был. В летнем театре... пришло 13 книголюбов... ни афиш, ни объявлений... Зато было объявлено, что на ипподроме будут проведены забеги рысистых жеребцов...

Он сказал «жеребцов» как нельзя к месту. Говорит о малограмотности Н. Карнауховой:

-Она ведает лишь повседневной культурой, развесить лозунги, открыть выставку.

В момент нашей беседы приходит актер (кажется В. Мартынов). Он переезжает в Кемерово, не поладив с новым гл. режиссером Ю.В. Бурэ. С ним мальчуган лет семи. Шустр, быстр. Находит на столе зажигалку, потом пистолет-сувенир. Говорит неожиданно:

- Никогда не видел толстых писателей.

Евгений Иванович улыбается, папа-актер возмущен:

- Денис, что ты?! Что ты говоришь?!

- А что проку в худых, - пытаюсь я смягчить ситуацию.

Впрочем, эпизод мимолетен, разговор идет дальше о том, что ни копеечки театр не заплатил писателю за постановку «Усвятских шлемоносцев»; что жалко Гришко, который уже уехал в Кемерово.

Актер благодарит Евгения Ивановича за одолженные деньги и уходит.

Носов продолжает театральную тему, говорит о недальновидной политике начальства, которое ездило искать главного режиссера для нового здания театра, и нашли Бурэ в орле. - А ведь молодой Гришко подавал надежды, успехи были налицо. В упор не видели. Теперь, вроде, поняли, но уже назад не раскрутишь.

- Так в чем помочь? - спрашивает меня.

- Я мог бы дать хорошие очерки по краеведческим материалам. Вы видите, сколько много накоплено.

- Ну, что ж, можно в «Литературную Россию», там сейчас главный редактор наш Колосов. Мы с ним давние друзья. Можно и в «Подъем».

- Вот у меня очерк о Товариществе Курских художников.

Я показываю фотографии и рукопись. Он начинает, было, читать, но я говорю, что это долго.

- Хорошо, оставьте мне рукопись. Я почитаю, а через недельку, вернувшись из Москвы, встретимся и поговорим.

- Знаете, Евгений Иванович, вы оцените по этому очерку мои возможности и способности. Но мог бы написать еще и о музыкантах, поэтах, театре и мог бы сделать книгу о неизвестных фактах истории Курского края. Можно ли в таком случае рассчитывать на ваше содействие?

Он отвечает положительно.

Я говорю о «Спектре». Читаю стихотворение Л. Глобиной «Светлое». Оно очень понравилось Евгению Ивановичу, находит его профессиональным. Говорит, чтобы мы подобрали стихи для публикации в журнале «Подъем». Ведь рабочее литобъединение. К нему должно быть проявлено особое внимание.

- А что если «Спектр» будет филиалом областного объединения? - неожиданно вопрошаю я.

Но писатель отрицательно качает головой.

-Другое дело, чтоб между Союзом писателей и «Спектром» была связь, постоянная, живая чтобы вы не замыкались в себе, могли учиться, расти.

Я сижу уже почти два часа. Понимаю, что много, но уходить не хочется.

- Нет, я не охотник, я - рыбак... Не люблю кровь. Святотатство убивать...

Я подписываю у него воронежских «шлемоносцев». Немножко задумавшись, он пишет на титульном: «Юрию Бугрову в знак уважения к вашему кропотливому изыскательному труду. Сердечно, Носов. 21 октября 1982 г. г. Курск».

Мне дорога эта надпись, чтобы не случилось дальше, ибо Носов - «Не имей то рублей», Носов - «Красное вино Победы», Носов - «Голубую лодку напрокат» - это и я тоже.

Далее мы ведем разговоры на политические темы, о всех болячках и заботах, о свекле, о трудном состоянии страны. Он спрашивает о инженерных трудностях, и я отвечаю:

-Да, «давай - давай» нас загрызло. Очень много неквалифицированного труда, а это большой минус. Каждый самолет - это 95% своих деталей. Конкуренция между авиаконструкторами в 30-х годах давала положительный результат, а в 50-60-х годах разобщенность дала отрицательный эффект.

Он заинтересованно слушает.

Пора уходить. Мы договариваемся, что после поездки в Москву он примет меня, и мы решим, что делать с моим очерком.

Домой я летел словно на крыльях.

С нетерпением и некоторой боязнью ждал я второй встречи. Думал, вот прочитал Евгений Иванович очерк и скажет мне примерно так:

- Ну что, писать, конечно, так можно, но читать такое не под силу никому.

И вот 3 ноября я вновь иду к Носову.

На этот раз дверь долго не открывалась, и я хотел, было, уходить. Открыла дверь жена Евгения Ивановича, на мой вопрос ответила, что не знает, дома ли он. Пошла посмотреть. Вышел сам Носов. По лицу вижу, гость я нежеланный, однако приглашает пройти. В «Мастерской» сидит Миша Еськов. Евгений Иванович придвигает кресло к столу, приглашает занять его.

Начинается скованный разговор. Задал вопрос Мише о доме, в котором он жил на Ахтырской, правда ли, что в нем останавливался Фет, когда бывал в Курске.

Но Миша точно не знает. Просто приходили из краеведческого музея и пытались что-то выведать у стариков.

Разговор скованный, с большими паузами. Чувствую, что лишний и надо уходить. Прошу Евгения Ивановича посмотреть мой очерк, который он еще не смотрел. Жалуется на тяжелую поездку в Москву.

Показываю ему открытку военных лет на хрупкой желтой бумаге.

- Да, такая до адреса дойдет вся в лохмотьях.

Пытаюсь увлечь обоих, показываю фотографии лютеранской церкви, другие. Но тщетно. Беседа трудная, и я прощаюсь.

- Заходи, только позвони сначала. Дает мне свой телефон. Очерк обещал прочитать на днях...

Попал я к Евгению Ивановичу только 18 ноября. Звонил ему несколько раз, но то его не было, то кто-то отвечал, что он занят. Наконец, накануне удалось связаться по телефону, и вот я в 14 часов вновь у его дома.

Очерк он прочитал, сказал: «Хорошо написано». Сделал несколько замечаний. О памяти мои рассуждения ему не понравились, сказал - «литературщина». Я все это вычеркнул.

Написано было и письмо к главному редактору «Подъема» Попову с просьбой отнестись ко мне (и моей работе) внимательно. В период беседы звонили ему Еськов и Шорохов. Шорохову Носов сказал, что смотрит мой альбом (а я как раз показывал свою работу) фотографий, в котором я расположил на одном месте репродукции городских мест дореволюционного периода и снятые мной те же места в 1980 году.

Понял, что с Шороховым Евгений Иванович уже беседовал обо мне. Видимо, при первой встрече я смог произвести на писателя хорошее впечатление.

Это подтвердилось и такими строчками из письма к Попову: «Спроси у студентов худграфа и даже преподавателей: кто такой Якименко-Забуга? Так ведь не ответят...».

В письме была излишняя хвала в мой адрес, но возможно без нее журнал и н напечатал бы мой очерк «По следам одной фотографии». Забегая вперед, скажу, что редакция его опубликовала без как есть в № 8 за 1983 год.

Альбом мой Носову понравился. Смотрел с большим интересом, а я рассказывал о старом городе, где какие шпили стояли, триумфальные врата, где был Общественный клуб. И что в Дворянском собрании пела тогда Надежда Плевицкая. Тут Евгений Иванович оживился.

- Спрашивал у матушки. Оказывается, мой дед возил ее по городу в тарантасе на концерт, когда певица останавливалась в гостинице у Наумова.

Опять были сопоставления с соседями. Все не в пользу Курска, курской общественности, руководства. Что и говорить! - аномалия, да и только.

Говорили и о «Спектре». Передал ему подборку стихов и прозы наших заводских литераторов, на что он сказал, что скоро будет семинар, и надо всем побывать на нем. А подборку обещал посмотреть дня через три.

В то время, посмотрев как-то «Чукоккалу», придумал я аналогию ей «Курская вокругиокола».

Сделал альбом в твердых корочках. Зашел разговор и об этой моей задумке. А она состояла в том, чтобы каждый из писателей Курска что-то в этот альбом внес. Конечно, задумывалось что-то шутейное.

- Нарисуйте на себя шарж, - сказал я Евгению Ивановичу. - А может и стишок какой-то ироничный.

- Хм. Стихи я не люблю.

- Ну, может в прозе... или какой-то афоризм... или что-то веселенькое.

- А Мише и Володе показать?

- Так всем можно.

Альбом с чистыми листами остался у Носова. Идея вроде бы ему понравилась, но... судьбу альбома я до сих пор не ведаю.

Пробыл у него до 17 часов. Темнело, и он включил настольную лампу и при этом как-то вдруг по-иному заиграла цветом его акварель «Домик зимой».

Распрощались тепло. Просил заходить. Но зайти к нему пришлось только через год. Так уж складывались обстоятельства. Правда мимолетно виделись, то в Союзе писателей, то просто случайно на улице. Евгений Иванович любил поджаренный с солью мелко нарезанные кубики хлеба, приносил их в портфеле в писательскую... Помнится, как-то этими кубиками закусывали сухое венгерское вино и показалось так вкусно, необыкновенно оригинально, что многие из нас (Юра Першин, Миша Еськов, сам Евгений Иванович) изумились такому сочетанию вина и закуски. Был тогда и Николай Юрьевич Корнеев и Станислав Шумаков.

Итак, 15 ноября 1983 года я вновь посетил мастерскую мастера.

Зашел. Принял приветливо. Особенно обрадовался моему подарку - книге Сабанеева. Сразу же разговор перешел на рыбную ловлю. Поделился с ним своими воспоминаниями о рыбалке. В детстве с отцом ходил часто.

А он сказал, что у него книга Сабанеева была, но по пьянке подарил Михаилу Козловскому. А вот сейчас, мол, думал сходить к его вдове и выкупить назад. Но теперь, к счастью, не надо таким делом заниматься.

Евгений Иванович своей шевелюрой походил на льва. А руки у него большие, ладонь широкая, пальцы толстые. Если сожмет пальцы в кулак, то вид кулака внушительный. Какое ж у него большое сердце! Ведь говорят, сердце каждого человека по объему равно его кулаку.

Потом разговор перешел на фотографию, ибо я принес фотоаппарат и просил разрешения его сфотографировать. Он промолчал, и я подумал, что это согласие.

Потом он показал фотографии П. Кривцова, снятые японским аппаратом «Nikon». Это что-то потрясающее. Такой глубины четкости я не видел. Снята рыбалка, Шорохов, сам Носов, его мама Полина Алексеевна, все домашние.

Где-то в других комнатах квартиры вдруг заплакал маленький ребенок.

- Внучка? - спросил я.

- Внук, Андрей, - с гордостью ответил Евгений Иванович.

Потом разговор наш перешел на Плевицкую, о моей рукописи про певицу. Евгений Иванович сказал, что когда-то о ней просила его написать Саша Пистунова для «Литературной России».

- Вот, давай, напиши, а я помогу, свяжусь с ней. А то в «Подъем»? тоже напечатают.

После таких предложений мне стало неловко, ибо все у меня было лишь в черновиках, и я признался, что очерк еще не готов.

-Да, творчество штука сложная. Вот Астафьев, знаешь, как он пишет?! Может месяцами ходить размышлять, а потом запирается в баньке и там прямо, не отрываясь, часами водит пером по бумаге.

И мне в этот момент показалось, что и Евгений Иванович сегодня не пишет, а лишь созревает для письма. И еще за небольшое время общения показалось, что он человек обидчивый.

Спросил меня: «Я тебе дарил из своих книг?».

- Нет, Евгений Иванович, не дарили.

Достал он тогда с полки лениздатовских «шлемоносцев» и, подписав, подарил мне.

Когда показывал ему винниковские фотографии, то он вспомнил, что они с Мишей были там, ловили рыбу.

А еще вспомнил как с Еськовым жили в палатках на Волге, ниже Волгограда. К ним ночью подплыли двое на лодке и предлагали купить стерлядь.

Миша мне и говорит: «Давай килограммов пять возьмем?»

На что те только засмеялись: «Ха-ха-ха, пять! Если килограммов 50!»

И рыбка уплыла вместе с рыбаками.

Просидели с ним около часа. Он рассказчик интересный, правда у него несколько «мясной» язык, оттого его рассказы приобретают народный оттенок. Но речь его страдает одним канцеляризмом - «та сказать»...

Внимательно слушал я и о том, как был Евгений Иванович с критиком Ов-чаренко и его женой на даче у Леонова в Переделкино. Сад разводить помогал академик Ципин. Диковинные цветы и разнообразные деревья. Секретарем у Леонова дочь. Уже весьма пожилая дама. Напротив Леонова - дача Чаковского. Ворота с бойницами, словно у дзота.

О Леонове сказал, что несмотря на возраст, патриарх крепок и бодр. Уже на один год пережил Л. Толстого. О бодрости говорит то, что легко вскочив с кресла, подбежал к Овчаренко и вместе с креслом повернул его к себе. Леонов рассказывал, как они ездили в Среднюю Азию и там милиция перепутала текст телеграммы, решила, что Леонов не автор романа «Вор», а сам настоящий вор.

Удивило меня признание Евгения Ивановича, что не может читать Леонова, также как не читал Шолохова.

Потом мы пошли не спеша в Союз по ул. Ленина. Неожиданно он стал расспрашивать меня о Болдине, городе Горьком. Он там не был. Хотел я пригласить его посетить Нижегородчину, но как-то язык не повернулся.

В Союзе я фотографировал, а Носов рассматривал мой фотоаппарат, вернее объектив.

Потом он звонил в музей Евгении Дмитриевне Саяпиной, что-то спрашивал о пленках. И она потом пришла в накуренную сверх меры комнату, и я ей показывал фотографии Плевицкой.

Возможно, мои рассказы о Плевицкой повлияли на писателя, а может быть и не только мои, но впоследствии Евгений Иванович написал рассказ о современнице, девочке Дежке из Винникова.

Интересовала Носова судьба наследия Овечкина. Он, уехав к сыновьям в Ташкент, умер там, архивные материалы остались у сыновей. К ним ездил Павел Никитин, тогда собкор «Советской России». Однажды он что-то привез, мне посчастливилось побывать в этот вечер в Союзе и послушать некоторые письма к нему. Сейчас уже не помню, чьи.

Но заинтересованность Е.И. Носова, П.Г. Сальникова в получении архива Овечкина была несомненной.

П. Никитин говорил много и убеждал собравшихся взяться за дело и как-то обрести архив для Курска. Голос у Никитина с узбекским прононсом, думаю, что он узбек, хотя по документам русский.

Дальнейшей судьбы архива Овечкина я не знаю. Свое слово за то, чтобы архив был в Курске, я тоже высказал. Впрочем, против никого не было.

На этом мои записи кончаются. Не потому, что я больше не встречался с писателем, а потому, что не решился более записывать, почему-то думая, что записывают о нем многие, и я не буду оригинальным.

А встречи продолжались. В мастерской художника М. Шорохова, в Доме Знаний, где в конце 80-х размещался Союз писателей.

Михаил Стефанович Шорохов писал портрет Носова. Были они большими друзьями. Вместе ходили на рыбалку. А портрет Носова художнику что-то не давался, не нравился, и он работал над ним несколько лет.

Шорохов был интересным собеседником и прекрасным человеком. Однажды я застал его в мастерской босым, в каком-то рваном халате. Он провел меня в свой закуток, где было его лежбище. Неожиданно для меня лег и стал читать свои записи о детстве, юности, любви. И я заворожено слушал его почти час. Потом он закрыл свои глаза и задремал. А я, пораженный его чтением и содержимым читаемого, еще несколько минут тихо сидел на табуретке, а потом встал и хотел, было, покинуть обитель художника. Но он проснулся (а может и не спал вовсе) и сказал мне:

- Слушай-ка, ты приходи ко мне. Я портрет твой напишу.

- Хм! Зачем? Что я за фигура такая?

- Есть в твоем лице что-то ленинское, а я хочу картину писать про Ильича.

Но моя инженерная работа становилась все напряженнее, приходилось много работать, в том числе и по выходным дням. Позировать не пришлось. Носов, встречая меня, спрашивал о моих литературных делах, но они были слишком мелкими и слабыми, хотя я писал стихи, рассказы, очерки, руководил литературным объединением на заводе.

В 1990 году Евгению Ивановичу исполнялось 65 лет. Пришла в голову идея, используя заголовки рассказов и повестей, составить как бы некое произведение - сценарий фильма «Алим едет на Кавказ». Я составил и подарил его ему с поздравлением. Придя к нему домой и не застав его, передал свой опус домашним. Кажется, внуку Роману.

Я не был на чествовании Носова. Не помню, по какой причине, но потом мне сказали, что Евгений Иванович зачитал мое сочинение на банкете.

Потом уже, в 90-е годы, я почти не встречался с Евгением Ивановичем. Просто наступила другая эра. Все имеет начало, все имеет конец.

Статья в сборнике: КУРСКИЕ МЕМУАРЫ. Научно-исторический журнал № 1, 2004 г. стр.56-67