автор: В.СТЕПАНОВ.

ЗВУКИ КУРСКА

Был холодный февральский вечер. Яркая полная луна светила на притихшие послевоенные курские улицы, оставляя на их белоснежье густые синие тени от невысоких обшарпанных домов. Уличных фонарей тогда на улице Колхозной и на Барнышовской площади (теперь Добролюбова) и в помине не было, но благодаря светлому диску луны хорошо просматривался длинный ряд дореволюционных лабазов и магазинов, плотной линией уходивших в мрачноватую даль, занятых складами, торгами, базами, теперь наглухо закрытыми, что навевало невеселые мысли. А на Барнышовской площади луна подсвечивала Нижнюю Троицкую церковь и деревянный мост через Тускарь....

Почему-то мама взяла меня- подростка, на короткую прогулку в стылый и поздний час. Обычно по вечерам она любила гулять по городу с отцом, беря с собой мою маленькую сестренку, а я пропадал в упоительной компании дворовых ребят. В тот час мы медленно брели домой, и наши шаги в вечерней тишине вызывали приятный на слух нежный хруст.

Крохотный вокзал городской железнодорожной станции, находившейся в начале этой улицы, светился желтыми окнами, а боковой дощатый дебаркадер под ржавой крышей весь был хорошо освещен электрическими огнями, и яркий свет оттуда истекал широкой полосой на покрытую глубоким снегом улицу вплоть до дряхлого оледенелого деревянного моста через реку Кур, с которого тогда начиналась идущая вверх на холм улица Красной Армии.

Сквозь широкие щели в латаных заборах станции я на ходу улавливал красные и зеленые огоньки среди паутины железнодорожных путей и темные фигурки рабочих с зажженными фонарями «летучая мышь», быстро передвигавшихся вдоль стальных путей. Были четко слышны их возгласы, иногда крики с крепкими выражениями, где-то ответно звучал металлическим голосом громкоговоритель связи, прерываемый противным громким лязгом от ударов буферных тарелок грузовых вагонов, черными тенями бесшумно катившихся по рельсам.

Небольшие закопченные маневровые паровозики типа «кукушка» или «овечка», попыхивая густыми клубами белого пара и светя впереди себя ярким лучом света, оживленно сновали взад и вперед по тесному двору станции, изредка выпуская длинную вертикальную свечу пара с пронзительным гудком.

На омертвевшей улице не было прохожих, и нелюдимый тесный ряд скучных двухэтажных каменных домов, без единого огонька в первых этажах, уходил туда, где виднелись мрачные руины зданий крупозавода. Над железнодорожной станцией, приткнувшейся к высокому холму, нависали темные разрушенные коробки зданий бывшей мужской классической гимназии и Дома Красной Армии, в котором в дореволюционную пору размещалось Дворянское собрание. Темные тени безмолвных руин и сами страшные остовы зданий, странно контрастировали с ночной оживленной жизнью никогда не знавшей покоя станции.

Мы неторопливо продолжали свой путь, а где-то неподалеку лениво побрехивали дворовые собаки, иногда доносился натужный гул шедшего в крутую гору трамвая. В вечерней дали где-то долго стучали на стальных стыках рельсов глухие удары колес длинного товарного состава, покидавшего город. Тишина морозного вечера подчеркивала удивительную особенность передачи по воздуху далеких звуков. В сонете некогда известного курского поэта Валериана Бородаевского тонко подмечена эта деталь:

Дымок рассеялся, и только рокотали 
Вагоны - там вдали... их красная черта 
Вилась в холодный мрак, а мы еще стояли, 
Склонясь под  тяжестью незримого перста.

Утреннее летнее пробуждение тогдашнего Курска тоже не обходилось без характерных звуков. Еще сонные улицы хранили сладостную предрассветную тишину, как энергичные петушиные голоса то там, то сям горланисто начинали разрезать прохладный воздух... Потом раздавался лязгающий скрип колес деревенской телеги, на которой ранний крестьянин ехал, спеша на базар. Он боком, молча и отрешенно, сидел на тугой подушке из травы, свесив ноги в доморощенных лаптях, иногда меланхолично подергивая вожжи, а его подкованная лошаденка четко выбивала звонкую мелодию ударов копыт по булыжной мостовой. А из лукошка доносилось гоготание гусей...

Утренняя и вечерняя какофония городских звуков разбавлялась рёвом коров, перегоняемых на пастбище и вечером возвращающихся с пастбища. До хрущёвского правления у горожан было много коров, и всегда можно было купить свежее и даже парное молоко. Ранним утром коров гнали и вели на верёвочках со всех улиц и по улице Красной Армии до улицы Пастуховской, где собиралось огромное стадо коров. Потом по Малиновым улицам через трамвайные пути, мимо Парников стадо коров перегоняли на луговое пастбище у Сейма...

Позже начинали громко шлергать своими грубыми веточными метлами дворники, поднимая густые тучи пыли. Делали они это чаще всего весело и бесцеремонно, громко разговаривая между собой, и их бесхитростное судаченье становилось невольным достоянием ушей просыпавшихся обывателей. Тем временем из многих раскрытых окон разом отовсюду раздавались звуки курантов Спасской башни, и вслед им торжественно звучал гимн Советского Союза. Постепенно улицы наполнялись голосами прохожих. Потом в разное время начинали гудеть гудки заводов и фабрик . Одни близко басили, другие издалека звали к себе тенорами, и на их страстный призывный и волнующий зов цепочками тянулся рабочий народ, чтобы заступить вовремя на смену.

Эти же гудки настойчиво гудели в обеденное время, добавляя в уличный звуковой фон свои тревожные голоса. Тогда шум улицы состоял в основном из голосов людской толпы да звуков колес проезжавших телег.

Грузовые автомашины и легковые «Эмки» появлялись редко, а выпущенных недавно легковых «Москвичей» было так мало, что мы, мальчишки, знали их наперечет по автомобильным номерам. Особенно нам нравился милицейский «Москвич» с надписями на боках «Милиция» и с динамиком на крыше, из которого звучали приказы для остановки нарушителей движения. Через год промышленность освоила производство автомобиля «Победа» чисто советской разработки. Первые машины «Победа» получили обкомовские работники.

А милиционеры ещё долго ездили на мотоциклах с колясками и автомобилях «Москвич».

У милиционеров была оригинальная форма одежды: темно-синие брюки галифе, заправленные в хромовые сапоги и длинный китель с погонами и с двумя рядами золотистых пуговиц и кожаный поясной ремень с бляхой и портупеей с подвешенной кобурой для пистолета...

В послеобеденный час на курской улице неожиданно мог раздаться пронзавший все твое существо тоскливый марш небольшого самодеятельного оркестра, музыканты которого сопровождали похоронную процессию. Тогда знаменитый шопеновский марш в городе еще никто не играл, ограничиваясь мелодией старого похоронного, где труба надрывно «хватала за душу» своим печальным медным звучанием.

Гроб с покойником везли на грузовой автомашине с опущенными бортами, обитой красным ситцем и выстланной ковром, где, прижавшись спинами к кабине или по бокам, сидели дети умершего. Евреи особняком, в мрачной тишине провожали в последний путь единоверца на катафалке под черным балдахином с длинными кистями, украшенном шестиконечными белыми звездами, с запряженной в него зашоренной лошадью, покрытой свисавшей до земли белой редкой сетью и черной попоной...

Была совсем иная звуковая картина, когда по улице гулко шагали роты солдат с зажатыми под мышками вафельными полотенцами и кусками мыла, с радостью направляясь в городскую общественную баню. Солдат сопровождала спереди и сзади любопытная детвора. Зеленые каре, вышагивая в ногу, сотнями ртов одновременно певуче выдыхали: «И на Тихом океане свой закончили поход»...

Самым музыкальным был все же вечер. Тогда часто раздавались на улицах и во дворах звуки патефонов. Бескорыстные любители трофейных аккордеонов и двухрядных гармоник выходили на люди, чтобы поразвлечься. Вокруг гармонистов, как правило, собиралась толпа и тут же раздавались дружные хлопки в такт и начинались танцы с крутыми частушками:

Хорошо тому живется, 
У кого одна нога, 
И порточина не рвется, 
И не надо сапога.

В ночном городе чаще всего звучали песни подвыпивших гуляк, которые в одиночку или группами разбредались по домам. Медленно двигаясь к родному очагу и часто пошатываясь, они то и дело затягивали знаменитую тогда уличную песенку «Шумел камыш, деревья гнулись...». А из пивнушек до позднего часа вырывались наружу лихие мелодии, наигрываемые неутомимыми евреями-скрипачами, мандолинистами и гармонистами. И только поздний ночной час, когда в депо уходил последний трамвай, приносил недолгую тишину на курские улицы...